-------> Храм святого Великомученника Себастьяна

Город вокруг еще спал.
Шум реки окутывал двух идущих по набережной человек, как влажный туман. Лучи восходящего солнца бликовали по темной воде, проникая сквозь верхние ее слои и заставляя лучиться изумрудной пленкой.
Откуда-то издалека были слышны звуки улицы - вот кто-то завел мотор и вехал на автостраду. Вот доставщик пиццы звякнул в чью-то дверь - и кому это хочется есть пиццу в такую рань?.. Вот скрипнули стальные канаты лифта - первые уборщики офисных зданий приступали к работе - навести везде чистоту, пока те, кто призван ее не замечать, не привели все в прежнее состояние. Первые признаки пробуждения жизни вокруг - Курт ловил их жадно, как изголодавшиеся по зиме дети ловят падающий с неба первый снег ртом.
Но здесь, у реки, звуки, преломляясь и смешиваясь, звучали совсем иначе - с одной стороны, он различал почти каждое новое поскрипывание ручки по бумаге - кто-то расписался в чеке за пиццу, каждое новое негромкое слово по-испански - уборщик с пятого попроветствовал приятеля с тридцать восьмого этажа. Но с другой стороны здесь они вовсе не звучали, как звуки города, как отдельные партии разных инструментов, отдельные голоса разных людей - здесь это был стройный концерт, и Курт недоумевал - почему никогда раньше он этого не слышал?..
С каждым шагом походка его становилась все тверже - казалось, они питался этими звуками, лучами солнца, негромким плеском воды. Украдкой, но потом уже более откровенно, Курт взглянул на своего спутника. Тот улыбался - не улыбкой снисходительного святого с фрески, а улыбкой довольного жизнью человека. Курт чувствовал. что вера его слегка пошатнулась - парадокс был слишком разительным - но в тот же момент осознал, что и бог с ней - с верой.
- Ты давно в Чикаго? - спросил он наконец. Обычное начало обычного разговора, никаких пророческих вопросов, никаких просьб обратиться на латыне - просто вопрос. Курт наслаждался этой простотой, как наслаждаются шалостью, зная даже, что в конце грозит наказание.

Фон Зиммель, потер колючий подбородок - не мешало бы побриться - кажется, он не видел себя в зеркало уже дня полтора.
- Я тоже приехал года два назад,- ответил он.
Сбежал, но не спасся.
Эту мысль вслух он, конечно, не озвучил, но от одного того, что она постучалась к нему в голову, по спине прошли холодные мурашки, и Курт поежился, спеша отогнать от себя жадную стервятничью стаю воспоминаний - это все было не с ним. Он не входил в состав Братства, не "устранял" его верхушку. Не было жарких, душных ночей наркотического экстаза и разговоров с незнакомыми мертвыми пророками в поисках Веры Истинной.
Ничего этого не было, и сейчас он имел полное права забыть все это и просто поддерживать беседу.
- Я приехал уже довольно состоятельным человеком, и купил здесь клуб. Стриптиз-бар вообще-то,- Курт усмехнулся - когда говоришь об этом жутком месте, оно не кажется таким уж жутким - как рассказанный кому-то ночной кошмар,- он называется "Шоколад" - надеюсь, ты о нем не слышал.
неожиданная догадка снова бросила Курта в озноб - все вокруг было слишком ярко, слишком доброжелательно и гладко. Ведь до сих пор белые демоны отступали лишь во сне...
Что если явление этого святого - такое же, как тогда, в Братстве - он пришел помочь обрести веру, но он нереален, всего лишь очередной болезненный сон - Курт потерял сознание в душе, и теперь спит на своей постели - сон продлится не долго - они будут идти и идти, пока наконец его не разбудит случайный звук, выдернув из прекрасного видения и оставив ни с чем.
Нет, Господи, если это горячечный бред, дай мне остаться в нем навсегда...
- А чем занимаешься ты? - как ни в чем не бывало продолжал Курт - лишь голос его зазвучал чуть более хрипло.

Авантюрист...
Происходящее все больше походило на сон - яркий, четкий, пугающе-приятный, но абсурдный. Курт, получив ответ на свой вопрос, лишь понадеялся, что просто неверно про себя перевел это слово.
- Я - немец, да,- ответил он, чуть замедляя шаг -конечно, утренний свежий воздух дарил ему бодрость и прогонял боль, но отчего-то ноги за последние несколько шагов словно налились свинцом - а в груди сжался тугой узел тревоги, мешавший дышать ровно и поддерживать прежний ритм ходьбы,- я родился в Бонне, и прожил там первые двадцать лет жизни.
Вдаваться в подробности своего проживания там совершенно не хотелось. конечно, пред светлым ликом лучше быть откровенным, но ведь юноша пока что не спрашивал его "не убил ли ты парочку своих одноклассников?" или "не ограбил ли ты собственных родителей, прежде, чем сбежать из дома?"
- Ты фотографируешь,- зацепился он за новую нить разговора, чтобы избежать этой неприятной для себя темы,- что-то по определенной тематике, или как придется?
Что ж - этот святой был святым "от мира сего" - занимался чуть ли не самым современным видом искусства. Этого следовало ожидать.
- Я бы с удовольствие посмотрел на твои работы,- отважился проговорить Курт.

- Странный? – немного удивленно и настороженно переспросил Курт. Для него границы дня сегодняшнего и вчерашнего стерлись, превратив все, начиная с его пробуждения накануне и танца Киана до нынешнего момента, слишком похожего на сон, в один яркий, кое-где скомканный, снятый на испорченную пленку, ролик, в котором главную роль играли совсем разные люди, по нелепой случайности носящие одно имя и имеющие одинаковую внешность. И сейчас Курт точно не знал, какая именно из сыгранных за вечер ролей – его истинная натура – кающийся грешник? Наркоман в ломке? Жестокий хозяин, велящий пороть гостя сильнее?
- Да, пожалуй что очень странный,- согласился он наконец неуверенно, все больше замедляя шаг – в груди начало неприятно давить, и каждый удар сердца полезненно отдавался в голове – похоже, реальность, смилостивившись, наконец давала ему знать о себе и о его собственном теле.
- Прости. Я свалился на твою голову,- тихо продолжал Курт с трудом – дыхания едва хватало на каждое слово,- я веду себя как древний капризный старикашка, требующий излишнего внимания молодого родственника. Пожалуй, если хочешь, можешь усадить меня в такси и отправить домой.
Он замолчал, почти полностью остановившись и глядя на юношу, ожидая неминуемого ответа.

Курт решился сказать юноше правду. Во взгляде Кверти было слишком много искреннего желания помочь, чтобы сейчас Курт смог солгать ему или умолчать о чем-то, сделав вид. что спутник его не задавал ему вопроса о том. что случилось.
- Я не попадал в потасовку,- медленно начал он, понимая, что, скорее всего, услышав краткую исповедь, на которую мужчина совсем уже решился, его святой скорее всего отвернется от него,- ну то есть, у меня возникли кое-какие неприятности в моем клубе, но это не будет иметь для меня последствий - во всяком случае таких, от которых мне необходимо было бы прятаться... - Курт сделал паузу, и опасливо обернулся - вовсе не боясь, что кто-то подслушает их разговор - а ожидая увидеть, как отступившее было белое чудовище выползло из своего убежища, готовое снова схватить его, но отступать сейчас Курт был не намерен,- я боюсь, что, если приму твое приглашение - даже на ближайшие несколько часов, мне может стать совсем плохо... Я...- он собрался с мужеством, чтобы произнести это слово. - я наркоман.- именно так - не грешник, не проклятый, не мученник, не одержимый.
Наркоман.
- сегодня в храме я должен был встретиться с тем, кто продал бы мне дозу, но я его не дождался,- продолжал Курт - теперь, как нырнув в холодную воду, признавшись, он продолжал говорить уже спокойней,- через несколько часов может начаться... ломка,- последнее слово тоже далось ему не легко, и Курт замолчал, коря себя за то, что не может подобрать слов, чтобы выразить то, что враз всплыло в его сознании - он сам не верит в то, что теперь, когда его святой Себастьян рядом, ломка действительно начнется - было ли происходящее сном или нет. Он твердо верил в то что одно целительное касание уже принесло ему избавление от мук.
Но ничего этого сказать он не мг, и потому молчал в ожидании приговора.

Несколько секунд Курт взирал на своего спутника так, словно не вполне понял. что ему только что сказали. Однако видение не исчезло - святой и не думал отворачиваться и уходить прочь.
Болен.
Курт осознал. что в очень большой степени юноша был прав - это болезнь. С трудом поддающаяся лечению - да, но разве не было в спутника его целительной силы?..  Во всяком случае, опровержений этому Курт пока не видел, а подтверждения были на лицо - ни единого пока признака ужасного голода.
- Нет, не холодно,- честно признался он - ну то есть, прохладу утра Курт, конечно, ощущал, но ровно настолько, насколько его не слишком теплый пиджак позволял ее ощущать - озноб, который раньше начинал бить его буквально через пару часов после предыдущей дозы, сейчас никак себя не проявлял.
Уточнять и спрашивать дальше не имело смысла - у Курта не было оснований полагать. что Кверти не понял, что мужчина имеет в виду. Поэтому фон Зиммель наконец нашел в себе силы улыбнуться юноше в ответ.
- Спасибо тебе,- в эти два слова он вложил всю расцветшую в нем благодарность, не вполне уверенный, что юноша поймет и почувствует это, но решив не распространяться на более подробное описание охвативших его чувств, разлившегося внутри него спокойного ровного света. Он осознал в полной мере - происходящее - не сон.
Возможно, от слишком яркого блика, отразившегося от поверхности реки, глаза Курта предательски защипало, и он поспешил прикрыть веки и сделать глубокий вдох.
- Нам далеко еще идти? - осведомился он наконец, стараясь. чтобы голос его звучал легко и естественно, хотя Курт и не был уверен. что, услышав ответ "далеко", сможет донести све тело до пункта назначения.- я все еще умираю от голода. 

Курт чувствовал, как в его вновь просветлевшей голове одна мысль сменяет другую, они наскакивают друг на друга и не дают сосредоточиться на чем-то одном.
На удивление большая часть этих мыслей носила характер донельзя приземленный - например, все же, есть ли у него при себе деньги. чтобы заплатить хотя бы за обед из забегаловки? Или - стоит ли позвонить Стивену и сообщить, что все в порядке. верный поводырь, не знающий, что слепец-хозяин прозрел, не преминет поднять на уши весь Чикаго, обнаружив. что поводок с другой стороны опустел.
Что до второго, то со звонком бармену Курт решил не торопиться - в конце-концов, мобильный телефон был при нем, и Стивен в любой момент мог позвонить сам. Фон Зиммель не знал, конечно, где сейчас находится его поверенный, но, видимо, раз пропажа до сих пор не обнаружена, Стивен чем-то занят.
Курту стало обидно и даже противно за себя от подобных мыслей - он, возможно. впервые понял, что поведением своим заслужил у близких репутацию капризного ребенка, и теперь вынужден придумывать оправдания своему отсутствию.
Что до первого пункта его беспокойства, Курт полез в карман пиджака, и обнаружил там то. о чем успел благополучно забить - довольно толстая пачка денег - плата для Диего. Что ж, потратить эти деньги на утоление голода "праведного" будет довольно символично. Пожалуй, этих денег может хватить и на что-то посерьезней в благодарность - или во славу? - сопровождающему его юноше.

----------> Дом Лоуренса Сандерса

Отредактировано Курт фон Зиммель (2009-08-18 01:40:15)

Конечно же, он ничего не имел против пешей прогулки. Это было намного лучше, чем перспектива снова оказаться в каком-нибудь ресторане или баре, чтобы продолжить вечер в компании спиртных напитков. Перед выходом Клемент забыл часы и сейчас гадал, который может быть час: он не любил мелких проблем, которые могли уличить его в невнимательности.
- Я весь в Вашем распоряжении.- ответил мужчина, застегивая пиджак. – Надеюсь, там не будет никаких соблазнов свернуть налево, вроде красочных вывесок. Это может все испортить.
Полотно реки покрывала мелкая рябь, дул неприятный ветер. Каждый небоскреб выглядел единоличным на фоне сверкающего неба, отражаясь в воде, как в кривом зеркале, словно иронизируя свои четкие формы. В них не было ничего, ни одной национальной черты, кроме стремления подняться как можно выше над землей. Клемент недовольно повел плечами. С водой у него никогда не было взаимной страсти из-за температуры. По обыкновению, она была холодной.
- Я только надеюсь, что эта дорога не уведет нас в какие-нибудь подозрительные кварталы.
Оперившись руками на парапет, Клемент легко забрался на него, производя вид человека, который только и делает, что лазает по парапетам вместо утренней пробежки. Пройдя пару нетвердых шагов по узкой полосе, он повернулся в ту сторону, в которую показывала Анна, как экскурсовод, желающий привлечь внимание праздной группы туристов к какому-нибудь очередному шедевру архитектуры. Но Клемент не ходил на экскурсии, а его спутница не имела склонности к длинным поучительным монологам.
Однажды, волею беспробудно пьянствующего фатума, мужчина сам оказался в этой незавидной роли, когда три часа подряд рассказывал о каких-то глупостях, как радио, прикрываясь историями об архитектуре. О том, как прекрасен фасад этого дворца, и о том, что происходило в каждой из комнат анфилады, кто с кем спал, и кто сколько пил. Клемент брался описывать только факты, но воображение, которое на самом деле было фантазией, каждый раз раздваивала и поворачивала повествование в совершенно другое русло, неизвестно куда, и неизвестно о чем, плетя узоры из событий, превращая историю в авантюристский роман. Клемент понимал, что зашел немного дальше, чем планировал ближе к кульминации, когда уже не было смысла извиняться в нелепости происходящего.. Но тем не менее он редко избегал достоверности и рисковал солгать. Иногда говорить правду было чрезвычайно приятно, ведь понятие о правде тоже у всех разные.
-Одна из обителей мирового зла,- произнес Клемент с триумфальным видом диктатора, только что получившим бумагу о немедленной капитуляции противника, которую ему только что принес голубь из здания Ригли. Он словно был причастен к этому «мировому злу», причем не косвенным, а самым прямым образом.
- Тот человек будет лжецом в моих глазах, если посмеет утверждать противоположное. Ну в те годы поздно уже было что-то изобретать. Нация с двухсотлетней историей. – он резко повернулся спиной к реке, и, чуть поклонившись, спрыгнул с парапета.- Даже кафедральные соборы тут выглядят нелепо.
-Мавританская архитектура, – продолжил он, уже твердо стоя на земле, - это эклектика, весьма изящная, но все же эклектика, и можно ли вообще говорить о каких-то заслугах. В Америке вообще все можно. Строить, я имею ввиду.

Резко обернувшись, Клемент подхватил мисс Сноу под руку, остановив на ней пристальный взгляд. В их беседу вмешался фонарный столб, явно обделенный вниманием, неожиданно возник на пути женщины. Это было чрезвычайно странно, потому что на улице не было тумана и каждый из них был виден издалека. Да, это не иначе, как вино, а может и пятьдесят первый раз прохождения по одному и тому же лабиринту, когда появился соблазн сократить путь. И тут появился фонарь, и все приобрело карикатурные черты.
- О нет, ни в коем случае я не собираюсь это оспаривать. – после минутной паузы сказал он, - Америка появилась в правильном месте, в правильное время. Между ней и Старым светом – целый океан и это позволило новой нации оценить его, как один большой макет, вытянув только те структуры, которые бы подошли для строительства с нуля новой, самой лучшей в мире модели, такой же хваленой, как и американский патриотизм. - Попробуй Клемент высказать нечто подобное коренному американцу, он бы встретил стену непонимания, озадаченный взгляд и вопрос «Вы впорядке?» - Думаю, этот фонарь был не прав, если судить по его низкому поступку. Но женщина уже улыбалась одной из тех улыбок, которую готовят заранее.
Мужчина замолчал и засунул левую руку в карман, перебирая там завалявшиеся ненужности, вроде ластика, резинки для волос, скрепок и мелочи. Когда Анна легкими движениями проверяла сохранность лица под желтым светом фонаря, он отметил, что линия жизни у нее была очень длинной, словно она прожила уже несколько жизней. А потом в голову пришла неожиданная мысль, которую он совершенно там не ждал.
- К слову об американской архитектуре. Сейчас в разработке некий проект, точнее, он подходит к своей завершающей стадии, девелопер проел мне все мозги, и это уже не удивляет. Мне кажется, он что-то заподозрил. – Клемент помолчал, словно обдумывая, что именно он мог заподозрить. Подозревать было чего: на этот небоскреб были планы не только у арендаторов, но и у кубков, причем разносторонние. Сможет ли кто-нибудь проверить всю планировку этажей на наличие непонятного назначения комнат?
Заказчик – солидный мужчина за сорок обычно встречал Клемента сухим рукопожатием и чашкой теплого кофе, заверенного за пятнадцать минут за прихода архитектора, который педантично приходил без одной минуты до назначенного времени. Потом он предлагал ему сеть на диван и задавал вопросы, получая на них ответы в духе Жанне, что заставляло недовольно на него смотреть, но официозная встреча не позволяла задать один и тот же вопрос дважды, и оставшиеся десять минут они говорили о погоде и пробках на дороге, сидя на двух диванах, расположенных один напротив другого, разделенные старинным кашмирским ковром и недоверием, размеров в целый континент. - Пару дней назад меня поставили в известность, - продолжил Клемент, - что на крыше должна быть вертолетная площадка. Они решили, что небоскреб без вертолетной площадки – это, - ему пришло на ум пошлое сравнение, но он решил сдержаться, - Словно я нанес оскорбления их достоинству, бросил им перчатку в лицо, попытался пошатнуть их авторитет! Меня, не поднимавшегося обычно выше пятого этажа поставили перед фактом вертолетной площадки. Словно этот чертов девелопер будет каждого потенциального арендатора  водить по каждому из ста пятидесяти этажей с экскурсионной программой! – он говорил ядовитым голосом, тем не менее сохраняя равнодушное выражение дикторов ежедневных выпусков новостей, иногда чуть кивая головой, подтверждая свои слова. – Посмотрите направо, здесь вы можете увидеть простор для офисного планктона, - произнес он медленно, с ироническим подобострастием, подражая голосу экскурсовода. В следующее мгновение уже звучали нотки утрированной заинтересованности, недоверия, спрашивая сам себя «да неужто такое может быть», - А потом, когда им скажут, что вертолетной площадки нет, они покачают головами и уйдут арендовать площадь туда, где есть вертолетные площадки. Странно, что они ничего не решили с вертолетной парковкой. – Клемент замолчал. Вероятно, это было абсурдно, но сейчас он зашел в профессиональный тупик, или был от него в двух поворотах в лабиринте, где, после прохождения каждого метра, за тобой закрывается железная дверь: самолюбие и репутация не позволяло это признать. Для себя он давно решил, что не проектировать ему башни, но соблазн долгосрочной работы на пару с другим архитектором был велик, никто ж не знал, что на полраунда этого архитектора дисквалифицируют, оставив Жанне один на один с вертолетами.
- А знаете какая из всего этого мораль? На собеседовании по поводу приема на работу стоит спросить, практикуют ли они подачу в суд на сотрудников. В данном случае было бы очень кстати, хотя я не сотрудник, и на собеседования не хожу, – он снял с кончика носа темные очки и убрал их в карман пиджака, потерев переносицу. – И Райт, о котором Вы не так давно вспомнили, так и не нашел в свое время просвещенного коммерсанта, чтобы перевернуть облик нации.
Закат полыхал над городом, огненной каймой подсвечивал мосты, окрашивал золотым  багрянцем, превращал в кровь – воды, бегущие между опор, и блестел на фермах, перекинутых через реку, горел в тысячах окнах, стеклянных витринах, фасадах, на шпилях, на лобовых стеклах автомобилей, как будто за ними бушевал пожар.
Клемент снова подумал о Боге. Несколько часов назад, когда они были в лаунже, он считал его великим математиком с подручными мальчишками с нимбами и калькуляторами, требующими от тебя знания теории относительности при входе в Рай. Сейчас казалось, что математик – это слишком прозаично, не иначе, как живописец, смешивающий ингредиенты для создания красок, пробуя тон на бескрайней палитре. Закат всегда наводит сентиментальные мысли даже на прагматиков. Вспоминается герой детской сказки для взрослых, который придвигал стульчик и смотрел на закат. Это было бы прекрасно, путем передвигания стульчика решать все проблемы. Жанне в таким случае согласился бы передвигать даже кресло, мало ли чего может случиться, а тут под рукой кресло – передвинул на другой конец комнаты, и проблемы сами собой решились. Другое дело как: если ты не хочешь, чтобы в мире оставались униженные и оскорбленные – есть вариант убить всех униженных и оскорбленных, и это будет второй стороной медали быстрого решения проблем.
- Как Вы полагаете, не сможете ли Вы мне подсказать возможные пути решения проблемы? – неожиданно спросил Жанне.

-Честно говоря, мне все равно, какая там будет крыша. Вообще я очень ограниченный, мой интерес к зданию пропадает на четвертом этаже, - с театральным трагизмом в голосе произнес Клемент, - а эта аморфная стекломасса, похожая на грязный и мятый целлофан маячит уже слишком долго. Ответственность за крышу вообще была на другом архитекторе. Он был большим любителем проектирования объемов, но нет, не сошлись характерами.
Он умолк, словно то, о чем шла речь – о чем был она ни шла, - было очевидным. Спустя мгновение, он понял, что это не очевидно и, потерев переносицу указательным и большим пальцем, продолжил.
-Девелопер решил, что я прекрасно справлюсь без него и решил оставить меня один на один с незаконченным проектом, - он был почти честен, обрисовал ситуацию рваными фразами.
Клемент пристально посмотрел на мисс Сноу. За весь сегодняшний вечер, от нее он слышал только точные высказывания, никакого хвастовства, никаких поверхностных замечаний, все было слишком правильно, чтобы он мог с уверенностью сказать, да, это простое увлечение историей искусства, ничего в этом особенного нет, я сам увлекаюсь бабочками, знаю про них практически все, и для этого не надо заканчивать университет. А потом она усмехнулась невесело и устало. Это была самая настоящая европейская усмешка. В ней было нечто неуловимое, мимолетное, роднившее эту усмешку со старыми белеными стенами, потрескавшимися фресками в церквях и женщинами в черном, которые смотрели на море сквозь листья виноградных лоз и олив. Вряд ли какая-нибудь американка могла бы так усмехнуться.
- И как дела у мистера Фирса? – неожиданно спросил Клемент. Было бессмысленно продолжать ту же тему. Он стоял – позировал, внешне такой же изысканный и корректный, но на правом плече уже сидел его маленький прототип с рожками и хвостиком и шептал ему на ухо, что все это неспроста.
Если женщина себе что-то вбила в голову, то нет человека, и нет способа переубедить ее. И если в конце концов она принимает какое-либо решение, то становится неумолимой. Клемена всегда удивлял женский талант лгать, как будто это был их профессиональный язык. Она может улыбаться, смотреть тебе в глаза, кокетничать, изображать дурочку, и не останется ни одного шанса ей не поверить. Женщина может хладнокровно лгать, разговаривая с мужем по телефону, при этом лежать постели с любовником. Это невероятно, так же, как и способность некоторых мужчин убедить избирателей, что они сами верят в ту несусветную ересь, о которой они разглагольствуют с трибун.
Некто господин Самуэль Фирс был знаком Жанне, хотя он обычно предпочитал делать вид, что далек от карточных разборок и никого не знает, и знать не хочет. Фирс был ученый, занимался какой-то чертовней, но это было его личное дело. Клемент никогда ему не симпатизировал. У него были идеально вымытые руки и обрезанными ногтями – руки, которые ассоциируются с супермэдэкспертами и патологоанатомами. Жанне всегда казалось, что свой маникюр они наводят с помощью элементов для вскрытия, мало ли, какие у ученых хобби. Непонятно почему, но именно руки застряли в памяти француза, и когда Анна сказала, что является его личным помощников, ассоциативный ряд преподнес ему несколько интересных слайдов о частном маникюрном салоне при научно-исследовательской лаборатории. На нее, на весь институт мистера Фирса, и на прочие его жезлы были планы у кубков, которые не предвещали ничего хорошего. Они уже должны были начать предвещать что-то плохое сразу после официальной части в лаунже, но Клемент имел к этому весьма косвенное отношение, поэтому решил сразу узнать о результатах.
И вдруг он понял, на кого она похожа – на женщин с некоторых полотен. Тот же непроницаемый взгляд, который рождает беспокойство у любого мужчины. И уверенность в том, что этим женщинам известны вещи, о которых они не говорят, но если достаточно долго постоять у этой картины, то начинаешь интуитивно чувствовать эту тайну в их неподвижных зрачках.

Наверное, солнце было уже на пятнадцатом градусе ниже горизонта.
Разговор был похож на джаз. Основная тема и неожиданные вариации. Он все время развивается в сторону от главной темы по схеме, следить за развитием приходилось внимательно, так как в любой момент возможны неожиданности. Не покидало ощущение, что возможен любой поворот. И приходилось следить, как за импровизацией.
Конечно же, он не был специалистом в области строительства высотных зданий. Он не мыслил объемами, вроде пятисотметровых стеклянных параллелепипедов, драматически врезанных в стеклянные пирамиды со сдвигом. Это стремление каждого здания быть не похожим на другое, конечно, были всего - лишь честолюбивыми видами архитектора на посмертную славу.
Клементу всегда казалось в рассуждениях сам с собой, что все они одинаковые, и это не было излишним консерватизмом вкупе с бесполезными воспоминаниями о монархии, которую он не застал: он стоял где-то на рубеже, сохраняя верность своим привычкам. Некоторые архитекторы старой школы имели особенность воображать себя Дон Кихотами и боролись со злом и несправедливостью, где в роли мельниц со зловеще вертящимися крыльями выступали инсталляции на тему аморфных стекломасс и использования идей целлофана. Карфаген должен быть разрушен. Но в какой ипостаси сейчас выступает Карфаген – у каждого на этот счет свое мнение.
Чувство, мелькнувшее на ее лице, было темным, тревожным и странным до такой степени, что он даже не сразу поверил своей интуиции: на какую-то долю секунды в глазах ее мелькнуло беспокойство.
- Она правда очаровательна? Та женщина, которую заинтересовал мистер Фирс? – с каким-то странным ироническим выражением спросил Клемент, в упор глядя на свою спутницу. – А я был уверен, что я нахожусь на лидирующих позициях. – он чуть помолчал, словно о чем-то задумавшись. - Хотя, неужели его интересы ограничены только женщинами, или нынче все разговоры только о них? Научно исследовательский институт, как я знаю, развернул широкую деятельность. Я далек от лампочек Эдиссона, но все же.
Произнесенные им слова странным образом не вязались с невозмутимым внешним видом. Он как будто вел беседу о погоде. Но Клемент чувствовал, не мог постичь главного – скрытые мотивы, о которых он мог только догадываться. Но как архитектор, он не считал себя ни философом, ни моралистом, но интерес к Фирсу не был простым любопытством. Он знал, что Манереро вот-вот выйдет из их игры, а судьба ученого была очень туманна, и пока не решена до конца. Каждый раз они открывали новый запечатанный конверт, в котором находилось еще несколько запечатанных конвертом с вензелем и фамильной печатью, и никто не знал, какой надо открыть на этот раз. По закону жанра, все прочие конверты мгновенно сгорали, когда ломалась какая-то печать на одном из них. Так и Фирс. Никто пока не знал, выбрал ли он тот конверт, или открыл ли ту дверь.
Клемент поморщился. Он не одобрял этих красочных метафор - про двери, про судьбу, про ночь и про остальную ахинею, но, тем не менее, был временами к ним склонен, но только в беседах сам с собой.
-Ну что поделать. - Он возвел руки к верху, а потом уронил их – театральный жест, означающий бессилие. – Невыносимые непросвещенные коммерсанты хотят от меня невозможного! Медные дверные ручки и вертолетные площадки. А тот самый специалист был, но его печальную историю я Вам уже поведал, могу рассказать еще раз, чтобы она была еще с более драматичными подробностями о его профессиональном крахе – На его губах совершенно не к месту появилась мефистофельская усмешка, полу растворившаяся в темноте, в то время, как глаза оставались серьезными и внимательными.
Лицо мисс Сноу, когда она на его смотрела, казалось непроницаемым и загадочным, а ее глаза смотрели на него пристально, казалось, их владелице доставляло какое-то удовольствие извлекать ответы на вопросы, касающиеся именно той части этого проекта, о которой Клемент, находясь в здравом уме и трезвой памяти, предпочел бы помолчать.
Он по природе своей о себе был говорить не склонен, только о всяческих глупостях, которые ассоциациями возникали у него из каждой серьезной поднятой темы. А глядя на спокойное лицо француза, сложно было определить, когда он начинает шутить.

На ее лице не было ни тени каких-либо эмоций, так же, как и в словах, таких же бесцветных, как и голос в тот момент. Женщина говорила спокойно без тени лукавства, как будто все было правдой, точно и прямолинейно, словно удары шпаги. Но, не смотря на это в чертах лица застыло что-то гипнотическое, а темные, почти черные глаза казались непроницаемыми и загадочными.
Ему не импонировала ее преданность ученому, и все эти пространственные рассуждения вокруг Фирса, Клемент был почти уверен, что в карточных играх тот привык действовать самостоятельно, не просвещая никого в тонкости разыгрываемой партии. Видимо, не считая нужным. Он не интересовался деятельностью ученого, по большому счету ему было  глубоко наплевать на нано-технологии, на вечный двигатель, на плазму и на платину, и на то, что будет с молекулами при нуле градусах по Кельвину. И то, что кто-то там гений он пропустил мимо ушей.
Стоило только включить логику, собрать воедино разрозненные фрагменты, и через несколько часов все должно было принять ту пугающую ясность, где уже ничего нельзя понять двояко. Две масти это лучше, чем четыре масти. В дуэли всегда участвовало двое, а когда присоединялся третий, это становилось некуртуазной дракой. И все, что они могли сделать ради спасения собственной чести – нанести два-три бесполезных удара пустоте. Наверное сейчас они этим и занимаются – дракой с призраками на катафалках, а их чугунные оси по пути ломались.
Клемент не участвовал в заговоре против Фирса, двигаясь по своей собственной орбите, немного чуждой законам обычной логики, и пространство, за рамки которого он старался не выходить, было в высшей степени субъективным. У него был один существенный недостаток: Клемент с его идеальным глазомером не умел стрелять. А если стрелял, то промахивался метра на два.
-Ну да, я не совсем точно выразился, - чуть небрежно сказал Жанне, нарушая затянувшуюся паузу. – Но никак иначе я не мог назвать это, кроме как «профессиональным крахом». – На несколько секунд он погрузился в космическое молчание, рассматривая через плечо отражение огней в маслянисто-черной воде. – Следствие по его делу пришло к выводу, что его убили.
Последние слова его повисли в воздухе. Это было сказано между прочим, вроде типично английского «А сегодня ветрено, не находите?» или американского «Вы из Техаса? У меня отец жил в Техасе». Даже при такой глобализации этнография все еще имеет значение, но бессмысленные фразы и в Старом и в Новом свете остаются бессмысленными.
Клемент чуть пожал плечами с фаталистическим видом, будто ему и вправду казалось, что во всем виновата одна судьба: и в смерти архитектора, и в событиях сегодняшнего вечера, во всем, что с ними происходило, и произойдет. Мало ли нелепых смертей архитекторов? Поскользнулся, упал, а тут трамвайные рельсы, и леса тоже очень хрупкие, да и сто пятьдесят этажей – это не домик на зеленой аллее, голова закружилась. А может, он в ванной умер от перепоя: рожденный строить, не пить не может.
Это был новый джазовый аккорд с сольной партией саксофона. Необходимо было ввести еще какие-нибудь инструменты в импровизированный оркестр.  Клемент был уверен, что дипломатия ни к чему не приведет, и ему не доверяют, но он ничего не мог поделать со своей манерой общения, когда создается впечатление полуфразами и полунамеками, что он знает больше, чем говорит. К сожаленью, это было не всегда правдой.
Он внимательно рассматривал пепел на кончике сигареты, словно в тот миг сигарета была куда важнее неприятного дела, которое им приходилось обсуждать. Дым поднимался тонкой ниточкой и тут же рассеивался. Клемент чуть поморщился, чувствуя горький запах в носу. Он часто отшучивался, что смерть придет к нему от пассивного курения, от этого гадкого едкого дыма: слишком уж часто приходилось общаться с людьми, имеющими эту вредную привычку. Клемент не курил, но и не занимался пропагандой здорового образа жизни, к сожаленью, пристрастие к спиртным напиткам было слишком явным.
На кончике сигареты повис длинный столбик пепла. Аккуратно держа сигарету двумя пальцами, мисс Сноу выдыхала густой дым, расплывающийся колечками. До того, как она успела стряхнуть пепел, он сам упал на мостовую.

-Чрезвычайно опасная. Особенно в рамках коллизии, где результат сильно отличается с двух с половиной точек зрения. Принято считать, что есть только одна позиция – а мнение оппонента априори неправильно. Наверное, он на себя слишком много взял ответственности на том этапе, когда компромисс уже бы ни к чему не привел.
Он слегка передернул плечами, как бы давая понять, что в таком случае ему нечего добавить, но потом передумал, все-таки он никогда не уставал говорить:
- Ни в коем случае при исполнении, я уже продумал свою смерть в ванне с темным нефильтрованным пивом, только еще не определился – от удушья или от перепоя, - доверительно сообщил Клемент, неодобрительно хмыкнув, словно осуждая себя за легкомыслие. Если поразмыслить, скорее всего первое будет следствием второго, дополнил он начатую мысль уже про себя. – Но мне кажется, эта вертолетная площадка сыграет со мной чрезвычайно злую шутку, - последнюю фразу он произнес равнодушно, словно происходящее не имело к нему никакого отношения, и говорил он о постореннем человеке, чья судьба его нисколько не заботила: только отстраненное, почти искренне сочувствие. – Но, думаю, у меня будет шанс найти кого-нибудь великодушного, готового пойти на сделки с совестью.
Он ловил на себе внимательные взгляды: не мимолетные, не пристальные, не любопытные и не безразличные. Можно было сказать, что это был взгляд настолько уверенного в себе существа, что казался неземным. Клемент всегда недоумевал, сколько поколений женщин должно было смениться, чтобы они научились так смотреть. Эти женщины умеют пользоваться молчанием, как никто, уже много столетий владея им в совершенстве.
А потом мисс Анна Сноу улыбнулась с какой-то странной мягкостью, храня при этом вид интеллигентный, таинственный и заговорщический и сняла туфли, оставаясь стоять на асфальте без них.
Услужливое воображение подкинуло тут же пару карикатурных картинок Жанне в костюме при галстуке, праздно прогуливающегося по мостовой в носках. Это был такой же идиотизм, как если бы он ходил голый в тех же носках. Для полноты картины не хватало какой-нибудь фантастической шляпы с перьями, как у доступных женщин в барах, стилизованном под французские кабаре середины девятнадцатого века, где уже не поют шансон, зато танцуют канкан и играют на белом пианино.
Но неожиданно Анна молвила, что надо куда-то идти. Лихо развернувшись, она зашагала босиком вниз по набережной, держа туфли в руке. Минутная паузы, когда два словесных фехтовальщика переводили дух и оценивали возможность друг друга.
У Клемента в глазах замерцали веселые огоньки. Все пошло совсем не так как он мог предположить. Тонко улыбнувшись ей в спину, он поправил белоснежные манжеты, отчего большие платиновые запонки с именными вензелями на багете вокруг бриллиантов чуть блеснули при свете фонаря. Казалось, что вместе с ее взглядом, у него пропал всякий интерес к происходящему. Откуда она вообще приехала, эта женщина? И какое она имеет отношение к научным исследованиям института? Обычно Клемент принимал участие в установке разноцветных декораций на голые колосники и остовы, и стержень любого общения был прост и понятен, но за несколько дней все сделали до него, и теперь оставалось только обо всем догадываться.
- Боюсь, что точно не угадаю, - догнав мисс  Сноу, произнес Клемент. - А Вы чем-нибудь еще занимаетесь, помимо научных исследований в институте? – неожиданно спросил он.

Разговор об архитектуре, совести, да и весь вообще разговор пока они шли, повис в воздухе. Среди осколков последних пяти минут, проведенных на улице, Клемент помнил только огоньки фонарей, уходивших в резкой перспективе вдоль реки. У него было желание в упор смотреть на это загадочную женщину, но так, чтобы не встретиться с ней взглядом.
Голос мисс Сноу звучал так, словно принуждая ему верить, но как только она замолчала, Клемент почувствовал что-то неладное в ее словах. Это были какие-то уклончивые фразы, которых был достоин подобный вопрос. Можно было ожидать каких-нибудь банальностей, в которые пускаются люди, застигнутые врасплох, но для женщины он явно не был неожиданностью.
- Соседи обычно недолго думают и вызывают полицию, считая, что это единственный шанс договориться и добиться тишины в радиусе поражения ядерной волны.
Ее взгляд был не мимолетный, не пристальный, не любопытный, не безразличный. Это был взгляд настолько уверенного в себе существа, что казался неземным. Теперь Клемент был уверен, что бы он не спросил, каждый раз она будет ссылаться на мистера Фирса, который был неопровержимым авторитетом, человеком, который был всегда прав. Или почти прав, что не мешало мисс Сноу вспоминать его каждый раз для того, чтобы выстроить безупречно закругленную фразу, в которой, на первый взгляд, не было ничего необычного. 
Сколько поколений женщин должно было смениться, чтобы они научились так смотреть.
Клемент словно пользовался любезностью мисс Сноу, платя ей тем, что ровным счетом ничего о ней не знает.
Мистер Фирс со стальной навязчивостью появлялся всякий раз, когда Клемент задавал очередной интересующий его вопрос. Все это время он, даже не подозревая об этом, считал своим долгом находиться в роли третьего, маяча за спиной. Как какой-то невидимый фантом. При всей фантастичности этого определения, в тот момент лучшего было не подобрать. Сочувствие ближнему имеет пределы, даже если в нем присутствует доля ехидства и скептицизма, но Клемент охотно оставил все позади вместе с отсветами городских огней. Он не знал иного способа прогнать образ беспокойного ученого, как попытаться пошатнуть его авторитет.
- Необычное место, панорама отсюда и вправду своеобразная, - задумчиво произнес он, словно раздумывая о чем-то своем, когда они остановились.
Клемент посмотрел куда-то вдаль, поверх кустов и деревьев, поверх газона, выжженной травы, гранитной мостовой, через парапет и реку, куда-то между небоскребами и наземной линией метро. Казалось, что они подглядывали за городской жизнью из окна стеклянной оранжереи, которая стояла в самом неподходящем месте по прихоти хозяина. 
- Знаете, я почти уверен, - он зачем-то посмотрел на кварцевые часы у себя на запястье, - что мистер Фирс сейчас в каком-то из двух чикагских аэропортов смотрит на часы в ожидании первого рейса. Какие у него часы, кстати? - Клемент запнулся. Непосредственная действительность не давала о себе забыть, не позволяя ему свалиться бездну отвлеченных рассуждений. - Мне кажется, он предпочтет Старый свет всяким азиатским странам. С британскими учеными общий язык найти легче, чем с их японскими коллегами. Мне одно время один господин настойчиво предлагал ему представить, а я все отказывался, неприятно очень осознавать, что шанс упущен.
Ему было абсолютно все равно, с какими учеными легче будет работать мистеру Фирсу, в том случае, если он будет продолжать заниматься все той же деятельностью, но говорить прямо он не мог, не умел, и не хотел, но иногда пытался.
- Я тоже раньше не верил во всякие случайности, - добавил он вполголоса, как нечто очень важное
Это было все равно, что вместо кролика вытащить из цилиндра дохлую крысу или маленького монстра с красными глазами. В то время, когда все уверены, что появится хороший кролик, белый, пушистый, с полной безмятежностью грызущий свою морковку, появляется какая-нибудь зеленая жертва генной инженерии и с недоброжелательным видом смотрит на всех.